Три рассказа из сборника «Поворот все вдруг» - Страница 3

- Юный Гришки мечтает. О чем именно?

- Я не знаю, - не слушая, ответил Болотов.

- Зато я знаю: о всяких пустяках - о луне, которая здесь не водится, или о цветочках, из которых человечество еще не научилось делать консервы.

- Нет, не о консервах.

Болотов шел, наклонившись вперед, руки сцепив за спиной. Все это неизбежно, все это надо перенести - даром ничего не дается. Но она поймет, она все понимает и, кажется. .. кажется, будет согласна. Только бы Мокшеев...

- Боров! - сказал он неожиданно громко.

- Переведите, - попросил Пирс.

- Большая свинья мужского рода.

- О! - сказал англичанин.

Нет, боров не станет читать Лондона. Но ведь и Нелли Владимировна может, не поняв, положить книгу на полку. Тогда придется ждать - может быть, много недель сплошного, невыносимого света. И, взглянув на низкое, ночное солнце, Болотов замедлил шаг, как человек, сдерживающий приступ боли.

- Если вы заснете на ходу, Гришки, мы никогда не дойдем до вашей пристани.

- Дойдем!

Болотов поднял голову. Все можно вытерпеть, куда угодно дойти. Даже до нее. И никакой боров, никакой черт не помешает.

- Пропуск? - спросил неожиданно часовой. Они дошли до угольной пристани.

6

- Финские белогвардейцы наступают на Печенгу, - говорил в телефоне голос генерала Завойского. - Свободных сил у нас нет: старых пограничников и красногвардейцев Голицына пришлось отправить на поддержку красных финнов у Кандалакши. Штаб предлагает вам собрать с кораблей человек пятьдесят и морем перебросить их в печенгские монастыри. Вас поддержит иностранный десант. - И телефон резко щелкнул.

- Хорошо, мы обсудим этот вопрос, - ответил Плесецкий и тоже повесил трубку. - Товарищи, - начал он, обращаясь к сидевшим за столом. - Новости. Выдержав паузу, вдруг высоко поднял голову и заговорил:- Белые финны наступают на Печенгу. Белые финны творят волю своих немецких хозяев. Им нужна Печенга!

- Кому и на кой черт?

"Опять этот Гришка!" Плесецкий остановился и недовольно скосил глаза на Болотова. Болотов улыбался.

Он улыбался, стараясь быть таким же, как всегда, знакомым голосом стараясь говорить знакомые слова, но чувствуя, что ему не удается.

- Кому и на кой черт? - с неподвижным лицом переспросил Мокшеев. - Совершенно просто: финнам - выход к океану, немцам - база для лодок.

- Товарищи! - снова заговорил Плесецкий. - Все наши сухопутные силы заняты обороной Кандалакши, и в Печенгу посылать некого. Нам надо придумать какой-нибудь выход!

- Защищаться! - неожиданно крикнул Мокшеев.- Защищаться надо, а не придумывать! Собирай отряд, Плесецкий.

- Не пойдут ребята, - вмешался Гречик, делегат транспортников.

- Должны пойти, - твердо выговорил Мокшеев.

- А не пойдут, - уперся Гречик.

Болотов продолжал улыбаться, и Плесецкому казалось, что вот-вот он одним словом вконец испортит дело.

От волнения Плесецкий даже высморкался, но, высморкавшись, не утерпел:

- Товарищ Болотов?

- Ладно, - ответил Болотов. - Собирайте на "Аскольде" митинг. Я сам с ними пойду.

Записка, лежавшая в его кармане, гласила: "Жорж! Что вы наделали! Это несбыточно! Жорж, это немыслимо! Нет! Нет!"

7

С полуночи крейсер его величества "Кокрэн" разводил пары. Четыре вертикальных столба черного дыма неподвижно висели над его четырьмя трубами и расплывались отражением на гладкой воде.

Далеко за полночь на ничьим крейсере "Аскольд" шел митинг. Команда отказывалась воевать. Отказывалась, но с удовольствием слушала ораторов.

С какого-то времени митинги перестали быть делом. Теперь они стали развлечением - редким, но единственным. Ради них стоило не спать.

Смеялись, когда говорил Мокшеев, нелепыми вопросами старались затянуть игру, передавали друг другу огромный медный чайник с чуть теплым, слишком сладким чаем и пили прямо из его носика. Курили до одури, до темноты в батарейной палубе.

Под утро заговорил Болотов. Говорил с бешенством и напором, но сам скучал. Кончил:

- Я иду. Кто еще?

Неожиданно вызвались сорок три добровольца. Хуже Мурманска все равно не будет, а может, будет веселей. Кроме того, Болотов - свой.

В девять часов "Кокрэн" поднял шлюпки, провернул машины и семафором рапортовал адмиралу о своей пятнадцатиминутной готовности. В десять тридцать приняли отряд русских моряков, убрали трап, опробовали машинный телеграф и приготовились к съемке с якоря.

- Кто может их выстроить? - спросил коммандер Скотт, старший офицер крейсера. Перед ним шевелилась непонятная куча разномастных людей и брезентовых чемоданов.

- Кто ими командует? - удивился вахтенный начальник.

Командир отряда мичман Богоявленский, по прозвищу Сопля на цыпочках, растерянно рассматривал чистую палубу.

- Я, - не выдержал Болотов.

- Вы говорите по-английски?

- Иногда. - Болотов был раздражен англичанами, Центромуром, Соплей и собственной глупостью - надо было просто ехать в Питер.

- Пожалуйста, отведите ваших людей в нос.

- Становись! - скомандовал Болотов. Куча вдруг развернулась фронтом.

- Направо равняйсь! Смирно!

На "Аскольде" слова команды, вероятно, не имели бы такого действия, но здесь чистая палуба призывала к дисциплине. Хорошо выравнивались. Даже слишком хорошо.

- Налево! Шагом марш!

В носовой палубе показали, где сложить чемоданы. Потом предложили помыться. От умывальников провели к подвесным столам, длинным и аккуратно уставленным едой.

Болотов, медленно прохаживаясь между столами, медленно думал, - есть он не мог.

Наверху трелью прокатилась боцманская дудка. Топот, тяжелый гром якорного каната,- очевидно, снимаются.