Три рассказа из сборника «Поворот все вдруг» - Страница 22

7

«Шурка, друг, я с тобой не согласен.

Документальный метод великолепен, но необязателен и неудобен. Кроме того, он мне надоел. Сейчас нет журналов, не набитых до отказа фактами и автобиографиями, нет людей, не занятых писанием человеческих документов. Я не сомневаюсь в их праве на это, но полагал бы необходимым ограничить их вредную деятельность.

Они врут лучше любого беллетриста, поэтому я предпочитаю заниматься откровенной перестановкой материала и не претендую на историческую точность.

Кавалерия атаковала Санькин миноносец, а не твой, на нижнем плесе, а не на среднем, и годом позже, но этот бой мне нужно было связать с походом по Мариинской системе — достаточно длинным и скучным, чтобы позволить его участникам заняться перестройкой своих мировоззрений. Дуэль небезызвестного тебе Пупки по стилю подошла к Мурману, и я перенес ее с Волги.

Иные подмены были вызваны соображениями стиля. Осетров мы тралили вместе, но себя я не ввел, чтобы не ломать жанра. Иные — соображениями приличия: женить героя в конце книги, по-моему, непристойно, и я скрыл твой брак от читателя.

Так и скажи Марусе — пусть она тебя не ревнует к вымышленной керченской Леночке.

Факты неудобны: в начале этого рассказа ты обещал до конца дней своих служить на флоте, а сейчас делаешь дырки на Турксибе. Как я объясню читателю твое непостоянство, если он уже знает, что ты восемь лет женат?

На этом кончаю. Автору бывает полезно поговорить со своим героем, но заговариваться ему не следует.

Привет семейству от меня и Деминых. Ленька получил миноносец. Ирина была на юге, загорела и собирается тебе писать.

С.

Р. S. На всякий случай имей в виду: все действующие лица настоящей книги целиком являются вымышленными. Это общепринятая, очень удобная английская формула».

8

Берега не было. Было быстро темневшее море, почти совсем темное небо и пустая линия дрожавшего в бинокле горизонта. У Володи холодели глаза и сводило пальцы. Почему не было берега?

По счислению он должен был открыться три часа назад... По счислению... Даже если ход был не десять, а девять, он мог опоздать только на два часа. Значит, курс... — И Володя ощутил приступ тошноты. Путевой компас действительно застаивался, — это он сам видел.

Ветер короткими шквалами налетал с кормы, встряхивал пароход и, завивая мелкую рябь, летел вперед. От него звенел такелаж, громко шипела вода, и тревога становилась еще болезненней.

Снова горизонт в круглом поле бинокля. С каждым разом всё более расплывчатый и темный. Скоро его совсем не будет. Снова шквал с кормы. Ночью должно засвежеть. Может, оно и к лучшему: берег откроется на слух по шуму прибоя.

Освещенная картушка лежала неподвижно, слишком неподвижно. Желтая и страшная, она упрямилась. Она не хотела служить. Володя нагнулся к ней почти вплотную,— неужели этот бурый налет был ржавчиной? Ведь в спирту... А что, если спирт выпили? — И сразу стало нестерпимо холодно.

Штурман тайком сдал в порт главный компас. Как он посмел? Что-то болтал про ржавчину... Кто это сделал? Когда?

— Штурмана на мостик!

— Есть штурмана на мостик! — Неужели в голосе вахтенного была усмешка?

Володя ощутил внезапный прилив силы. Всё стало ясным: штурман не доложил про компас, потому что был виноват, и запутался в астрономии, потому что был пьян.

— Есть, Владимир Константинович? — виновато спросил штурман.

Володя взял его за плечо и отвел в штурманскую рубку.

— Кто выпил компасы? — И в упор взглянул ему в глаза.

— Я тоже думаю... тоже думал, Владимир Константинович... только я не знаю.

Компасы выпил не он. Такая тля не посмела бы. Но как же он определил место корабля в море?

— Вы проверили свой Сомнер?

— Точно так. Теперь всё в порядке... то есть не совсем в порядке, но всё-таки. Я сперва забыл, что наш четырехдесятник ходит по ленинскому времени, на два часа вперед от среднего, а теперь взял поправку, и у меня вышло.

— Что вышло?

Штурман отвернулся.

— Что-то не так опять получилось, — и махнул рукой на юг.— Там, где-то у турецкого берега.

— Какого же черта...

— Не сердитесь, Владимир Константинович... Виноват секстан... мы, то есть я, как-то баловались и кололи алидадой сахар, а теперь я боюсь... — Штурман действительно боялся. Лицо его стало серым, и голос срывался. — Только, ради бога, не говорите комиссару.

Володя опустил глаза. По белой карте тонкой карандашной прямой шла прокладка. Она никуда не привела.

— На каком основании вы назвались штурманом?

Штурман, чтобы устоять, обеими руками взялся за стол:

— ...До школы прапоров я учился в мореходке, только...

Рубка вздрогнула от налетевшего шквала, и Володя выпрямился. Это был конец, но кончать следовало прилично.

— Ступайте в свою каюту. До порта вы находитесь под домашним арестом... Я постараюсь, чтобы вас не расстреляли.

Штурман хотел ответить, но не смог, не хватало дыхания. Раньше чем он успел отправиться, дверь раскрылась, и в нее вошел комиссар корабля:

— Товарищ командир, нас просят к товарищу Болотову.

— Есть! — Володя молча пошел за комиссаром.

Теперь нужно было прилично кончить. Самому всё исправить.

В каюте Болотова кроме него самого сидели Сейберт и Веткин. Володя спокойно подошел к столу и сел, положив фуражку на колени.

— Когда же мы придем в Новороссийск? — спросил Болотов.

— В таких случаях принято отвечать: своевременно или несколько позже.

— А ты ответь как-нибудь иначе, — посоветовал Сейберт.