Три рассказа из сборника «Поворот все вдруг» - Страница 18

— Пиши: «Чай»! — быстро сказал Сейберт, и фонарь вспыхнул.

Миноносец отсверкал: «Ясно вижу» и почему-то замолчал. Потом была темнота и тягостное ожидание. Потом Никита Веткин вынул из кармана руку. В ней был табак и бумага.

Миноносец удовлетворился ответом. Противники говорят на одном языке и почти по одному своду. А слово «чай»... Может, у них что-нибудь и значит. Вот и договорились.

— Хвала чаю, — сказал Сейберт, беря остывшую кружку.

10

Ветер свежел. Когда судно без хода, его болтает совершенно невыносимо. Садит кормой и кладет на борт, потом перекладывает на другой борт и зарывает носом в грязную пену. От такой толчеи болит голова.

Была плохая видимость, низкие тучи и пустое море. В западной стороне горизонта дым: может, «Коцебу», а может, и белые.

— Пойду я в машину, — сказал Веткин. — Надо заштопать трубу. Здешний механик, кажется, из дураков.

— Серый, как штаны пожарного, этот механик. Ровно ничего не понимает, — согласился Сейберт. — Чему будешь его обучать, комиссар?

— Механик мне ни к чему. Сам я, думаешь, кто такой? Я вот про тебя знаю, что до революции ты ножками шаркал, а что ты про меня знаешь?

— Водопроводчик. Ватеры чинил, — не задумываясь ответил Сейберт.

— Слесарь я. Шесть лет паровозы в Брянске строил, а ты... — Веткин не докончил, махнул рукой и ушел переодеваться в рабочее платье, которое занял у обваренного смазчика.

Мин здесь быть не должно, но могут появиться разные корабли, — одному из двоих следовало оставаться наверху. Можно и в рулевой рубке: через большие стекла всё видно и не холодно. В рубке Сейберт расставил свое парусиновое кресло. Старое, дважды поломанное и починенное, с заштопанной и засаленной парусиной, купленное на Волге за коробку зефира и сопутствовавшее ему во всех его походах.

Откинувшись на спинку, он вслух читал лоцию Черного и Азовского морей. Вслух, чтобы наслаждаться своим голосом, — в рубке он был один. Дочитал до конца главы, осмотрел помещение, в нактоузе обнаружил распухшую колоду карт и на полке разложил пасьянс. Пасьянс не вышел, тогда со вздохом он снова сел в кресло и стал сочинять веселые, но неприличные стишки. Постепенно темнело. В двадцать часов на зюйд-весте вспыхнул прожектор. Он светил только в вестовую четверть и не мог быть неприятельским.

— Сазальник, — сказал Сейберт. — Дальше дрейфовать не следует — берег. Отдадим якорь и ляжем спать. Аминь.

11

Утром открылся берег, слева расплывшийся в тумане, а справа срезанный мысом Сазальник. Дежурной канлодки не оказалось. Пустое море и редкий холодный дождь.

Следовало исправить повреждение в машине, иначе не уйти. И следовало спешить. Наверху делать было нечего. Сейберт спустился к Веткину.

У Никиты Веткина были тугие мышцы, блестящие от пота и машинного масла. Он держал клещами стальное кольцо, которое механик обтачивал напильником. Крепкие тиски вышли из комиссара. Кольцо висит в воздухе, а комиссар спокойно смотрит светлыми глазами и ровно дышит.

Инструмента не было,— было упорство и изобретательность. Изобретал Сейберт: паяльную лампу — из примуса, набивку сальника — из рабочих брюк с суриком и много другого. Потом стягивали фланец. Оборвали и пожгли руки, но кончили ремонт за двое суток. И было пора, потому что хлеб тоже кончился.

— Слушай, — наутро сказал Сейберт. Он и Веткин пили чай, закусывая последними остатками вареной рыбы.— Я научу тебя довольствоваться малым. Это рецепт бывшей дамы, которая узнала, что счастье — понятие относительное. Надо насыпать соли в папиросную бумагу, свернуть пилюлей и проглотить. И одновременно ставить чайник на примус. Соль действует через полчаса. К этому времени даже морковный чай настоится. Нет высшего наслаждения, как пить совершенно пустой чай, когда очень хочется пить. А если много выпьешь — в животе бывает теплота и даже сытость.

— Товарищ начальник, «Коцебу»! — закричал наверху вахтенный.

«Коцебу» шел от зюйд-веста малым ходом, посеревший от усталости и долгого смертельного страха. Он, видимо, не смел без «Революции» возвращаться в Таганрог, блуждал по морю между белыми минами и теперь наконец спасся. Он даже затрубил от облегчения, но гудок вышел неуверенным кашлем.

— Лучше пусть он нас ведет. Черт его знает, наш сальник, — сказал Веткин. — Жаль, что столько копались с трубой.

— Сигнальщик! — крикнул Сейберт. — Семафор на «Коцебу»: стать в полкабельтове от нас на ветер. Приготовиться подать буксир.

На мостике «Конебу» сигнальщик не спеша водил красным флажком по обвесу. Потом взмахнул им, точно взлетая — семафор принят. Прозвенел машинный телеграф, и корма медленно покатилась вправо. Потом загрохотал якорный канат, — поход кончен.

Пена под колесами на заднем ходу, грязный, с подтеками, корпус, тонкий дым из трубы камбуза, команда на корме у бухты буксирного конца и высокая фигура капитана на кожухе левого колеса. Всё отчетливо, близко и вещественно.

И сразу другое. Столб горящей воды и черного дыма. В лицо ударила волна упругого воздуха и грома. Когда снова можно было смотреть, столб опадал, оторванная корма высоко висела в воздухе, а вода хлестала всплесками от осколков. Море выгнулось и тяжелой пеной обрушилось на «Революцию».

Больше смотреть нельзя.

12

«8.40, — написал Сейберт. — Тральщик «Коцебу» пришел с моря и, становясь на якорь, подорвался на мине. Тральщик затонул на трехсаженной глубине. Выяснить подробности его отдельного похода путем опроса единственного спасенного минера Пинчука не удалось, так как спасенный всё время находился в полубессознательном состоянии и вскоре скончался от тяжелых ранений, полученных при взрыве».